Женя Маркер - Курсанты. Путь к звёздам
Прежде ему нравилось мечтать об Оле, потом представлять Наташу. Но в первом же отпуске он узнал от «добрых» соседей, что девушка встречается с другим. Она выбрала своего сослуживца по работе, с которым знакома-то была пару месяцев! Произошло невозможное. В мгновение забылись встречи в подъезде, где они часами могли мечтать о совместном будущем. Вычеркнуты из жизни ночные прогулки под фонарями, где Семен ей с выражением читал Вознесенского, Федорова, Есенина и даже первые свои робкие стихи. Она просто стерла прошлые годы, как тряпкой пыль на полированном столе…. Забыла, вычеркнула, оставила в прошлом.
Почему ей понравился хромой старик? Тридцать два года – это конец жизни, а она решила связать с ним судьбу в свои юные восемнадцать лет. Может быть потому, что этот «хромой» так же, как она, увлечен классической музыкой? Или, как Наташа, мечтает о трех маленьких мальчиках и трех девочках в семье? Или сходит с ума от Сальвадора Дали?
Таранов никак не мог понять женского решения. Больше всего угнетало ее нежелание разговаривать с ним по телефону. Она бросала трубку всякий раз, как он скажет «Привет, милая»…
Марк тысячу раз его предупреждал о ветрености их соседки по дому, но советы друга улетали в небо, как легкие желтые листья разгоняет осенний ветер со строевого плаца.
Размышления о милых образах девушек уносили в таинственные грезы, но многочисленное количество возлюбленных смущало. Фотография Гали показалась счастливым знаком судьбы, а в школе она была ему симпатична не больше, чем Света или Люда. Увлечение Викой в последний год школы затмило всех остальных девочек, но несколько ошибок в ее письмах поколебали светлое чувство. Причиной возвращения влечения к девушке из пионерского лагеря стала откровенная её фотография в купальнике у моря… Неизвестно, что ему доставляет большее удовольствие: смотреть в ее черные до сумасшествия глаза или ласкать взором нежные плечи и шею, высокую грудь и стройную талию.
Генка случайно увидел в руках у друга эту фотографию на пляже и чуть не вырвал.
– Тебе неведомы воздушные чувства, Таран! Эту сказочную женщину буду любить я… Несколько раз… Под одеялом в казарме…
– Пошляк! Будешь, может быть. На расстоянии.
Немного смущало раздвоение, а то и утроение чувств, как будто утром можно любить одну, а вечером другую. То блондинку, то брюнетку, то шатенку. Об одной думать днем, о второй мечтать по ночам, а представлять себя в объятиях с третьей. Даже тогда, когда всплыл хромой соперник, Таранов продолжал носить фотографию Наташи рядом с Викой. А за обложкой лежал снимок Гали. Они еще долго хранились в его военном билете, поддерживая теплые воспоминания, а чувства прыгали от одной к другой, как теннисные мячики на корте…
Так много насчитывалось девушек, в которых имел счастье влюбляться Таранов, и так часто он об этом рассказывал друзьям, что они в глаза, и за глаза, называли его бабником. Но это не правда. Да, ему приятно и интересно женское общество. Он часами может флиртовать, петь подружкам песни, рассказывать веселые истории, целоваться. Он называет всех очаровашками и готов лечь в постель с каждой. Но при всем при этом остается тем самым девственником, о котором можно рассказывать анекдоты, над которыми шутят в казарме, и считают целомудренным ребенком.
Цвет хаки в гимнастерках и мундирах окружал курсантов со всех сторон. В училище работали, служили и учились мужчины, а женщины появлялись там не часто. Помимо преподавателей гуманитарных кафедр, работали библиотекари, парикмахеры, продавцы. Чаще всего они были женами и дочерями офицеров, прапорщиков училища. Негласное табу на них положили Дымский и Таранов, так как принадлежность к офицерским семьям предполагала у них скорее родственное отношение к женскому персоналу, чем чувственное.
Несли они свою неуемную энергию в регулярные культпоходы, которые на первом курсе им часто организовывал взводный офицер.
– Посещать ленинградские достопримечательности можно вечно, а у вас только четыре года, – констатировал лейтенант Бочаров, к которому очень быстро приклеилась кличка «Малешкин» по имени одного из героев фильма о танкистах, отличавшегося суетливостью в отношениях с подчиненными. Бочаров, как Малешкин из фильма, делал серьезный вид, напускал уставную строгость и командовал срывающимся голосом. Однако вчерашний выпускник училища знал, что служба легче и веселее всего идет в театральных залах и на концертных площадках, в Эрмитаже, у Казанского или Исакиевского соборов, на проспектах и улицах города, где памятников культуры больше, чем облаков в пасмурном небе Питера. А вернее всего, так он завоевывал себе авторитет, ибо избегал строевых занятий и спортивных мероприятий, где не мог блеснуть умениями и способностями. А эрудицией, знанием города на Неве он отличался на общем фоне сослуживцев и подчиненных. Генка считал, что Малешкин не наотдыхался, пока учился, и теперь наверстывает.
Каждое воскресенье или субботу, Малешкин организовывал культпоходы на 10—20 человек. Попасть в такую группу оказывалось сложно по будничным причинам: очередные наряды или взыскания, как тормозом стопорили тех, на кого они выпадали. А счастливчики отправлялись в Питер. Правда, этот замечательный повод командиры использовали с собственным интересом: наглаженная до стрелок форма, начищенные до блеска сапоги, идеальная стрижка, фуражки – непременный атрибуты «культпоходчика». Не смог подготовиться к выходу в люди – сиди в казарме. Готов – гуляй! Марка оставляли чаще, чем остальных, в первый год службы. Внеочередных нарядов он умудрялся насобирать больше, чем статей в уставе гарнизонной и караульной службы. Плюс к этому сложности с физической подготовкой: не получалось у него подтянуть свои шесть пудов живого веса к перекладине столько раз, сколько требовали нормативы. Приходилось тренироваться, сбрасывать вес, дополнительно заниматься.
Таранову везло чуть больше: вращались они в разных весовых категориях. Со временем ситуация выровнялась, и друзья посвящали свои увольнения замечательному городу: бродили в залах Эрмитажа, по сантиметру прощупали взглядом коней Клодта, десятки постановок увидели в Кировском театре. Каждую возможность они использовали для культпоходов. Не важно, отделением, группой или всем взводом курсанты направлялись в город на концерт или театральную постановку, в музей или к памятникам архитектуры. Важно было попасть в заветные списки культпоходчиков. Хорошая учеба, примерная дисциплина и отличные спортивные показатели к этому вели быстрее всего.
Не обходилось без конфузов.
Как-то раз Таранов отстоял три внеочередных своих наряда после очередного. На следующий день вместе с соседним отделением его послали разгружать вагоны с углем, и только в обед удалось освободиться. Бегом собрался и вместе со своими друзьями отправился в культпоход – смотреть «Жизель». Когда-то в школе он уже попадал с классом на этот спектакль по легенде Генриха Гейне, но ушел расстроенный: на сцене Альберт не поймал бедную крестьянскую девушку Жизель, когда она прыгала к нему в руки. Партнерша упала, сильно ударилась, но мужественно дохромала свою партию до конца. Непрофессиональная работа той труппы разозлила, и Семен ушел в антракте.
В этот раз случилось совсем непредвиденное. Таранов заснул в первом действии! Как рассказывал позже Генка, Семен своим молодецким храпом не давал дремать всем соседям. Четыре бессонные ночи к ряду оказались роковыми. Уснуть в театре! Пусть балет, пусть не самый интересный, но было неприятно за себя. Стыдно.
Проблему решил Генка, уговорив в антракте сходить в театральный буфет. Пирожное и бокал «Алиготе» оказались действенным лекарством от храпа, а продолжение праздника в компании веселых спутниц и друзей привело к тому, что второе действие они провели от сцены дальше, чем предполагали в начале.
Невозможно вернуться туда, где был дважды посрамлен! – повторял раскрасневшийся Таранов, и вместе с друзьями пил вино, рассказывал анекдоты девицам и громко хохотал. Для него оказалось удивительной ситуация, когда в театральном буфете на третьем этаже он увидел практически всех сослуживцев, кто в этом культпоходе шел в театр. «Большинство спешит к Мельпомене, чтоб насладиться Бахусом», – так определил ситуацию Генка, который вместе с другом считал себя театралом.
Рядом с курсантами отделения за столом сидели две женщины неопределенного возраста, которых за талии придерживали Муля и Барыга. Они радостно встретили Генку с Семеном возгласами: «Давайте к нам!», «Таран, сколько можно спать!». Тут же налили в стаканы вино – бокалы в те добрые времена отсутствовали за столиками практически в каждом заведении, кроме дорогих ресторанов. Усадили рядом, и повели жизнерадостную беседу о театре, музыке и изобразительном искусстве в незамысловатом курсантском ключе: «Шагала знаешь?», а в ответ: «Я сам в культпоходах шагал! Ха-ха-ха!»
